Эти страшные события никогда не сотрутся из памяти нашего народа, как и все остальные, подобные им, когда за неправильные действия руководства страны, за их политические ошибки и недальновидность ни в чём не повинные люди расплачивались тяжкими страданиями или жизнью.
Ещё во времена Хрущёва, придавшего огласке чудовищные факты геноцида советского народа во времена культа личности Сталина, в 1962 году была совершена кровавая расправа с демонстрацией трудящихся станицы Новочеркасская, требовавших улучшения экономических условий. Против мирных жителей были брошены танки, спецподразделения МВД и КГБ.
2 июня 1962 года демонстрация была расстреляна. Пощады не знал никто. Десятки уцелевших были приговорены к длительным срокам тюремного заключения в суровых условиях северных лагерей, а «зачинщики» расстреляны после обвинительных приговоров. 40 лет замалчивали это преступление, да и сейчас мало кому оно известно.
В 1989 году подобное повторилось в Тбилиси во время стихийно возникшего митинга. Снова были танки и снова погибшие. Я лично видел убитых в Тбилиси, когда их всех рядом положили на площади, чтобы каждый, подойдя к ним, мог прочесть их немой упрёк.
Но кому?
Все задавались вопросом, кто же был виновником их гибели.
Хотя и так было понятно, что при существующей авторитарности власти в стране, никто из военачальников никогда не осмелился бы применить оружие против мирных людей ни в Новочеркасске, ни в Тбилиси, не получив на то соответствующего приказания.
В нашей армии всегда существовала абсолютная подчинённость высшему руководству страны. Впрочем, так и должно быть.
Другое дело, какие команды оно имеет право давать.
В подтверждение этого вспоминаются события на Дальнем Востоке в 1969 году, разыгравшиеся по поводу острова Даманский, когда пограничникам было приказано не стрелять в китайцев, рвавшихся на нашу территорию. Послушно исполняя этот унизительный приказ из Москвы, они позорно стояли к китайцам спиной, позволяя бить себя по голове дубинами.
Чтобы сказал Александр Македонский об этих «стратегах», политиках и полководцах!? Догадаться не трудно.
Но, главное в другом – пример острова Даманский показал, что никто в нашей армии не может стрелять ни в чужих, ни тем более, в своих, не получив приказ из Москвы.
Позже, в 1971 году, во время моих выступлений на Дальнем Востоке, узнал много новых подробностей, связанных с теми событиями.
Говоря об отсутствии (во все времена) бережного отношения власти к собственному народу и склонности к безжалостным расправам с ним, подчеркну очень важную деталь.
Начиная с описанных выше примеров и заканчивая примерами подавления терактов в стране за последние годы - только в одном единственном случае власть не проявила этой своей тенденции, что позволило сохранить жизнь сотен и сотен людей.
Произошло это в Будённовске в 1995 году.
Я уверен, что каждый человек, слышавший об этой трагедии, на вопрос, как так могло случиться, даст ответ: два добрых дяди – бывший премьер-министр России В.Черномырдин и правозащитник С.Ковалёв совершили эту гуманную акцию. И если бы не они, такие хорошие, то, разумеется, все заложники были бы уничтожены.
Никто из всех, кто освещал события в Будённовске, не дал объективной информации об истинной причине мирной развязки этого беспрецедентного теракта. Ведь до вывода заложников из больницы, террористы убили очень много жителей Будённовска. В многочисленных публикациях тех дней авторы, путая даты, часы, имена, события, выплескивали во всеуслышание на весь мир свои рассуждения и выводы по поводу теракта в Будённовске, зачастую противоречащие реальным фактам. Однако история требует правды в освещении этих страшных событий. А главное, справедливой и объективной оценки действий тех, кто принимал в них непосредственное участие.
Эту правду я и хочу донести до всех. Потому что мне пришлось провести в захваченной террористами больнице рядом с Басаевым и его боевиками 9 долгих и напряжённых часов. И очень непростым путём перевести смертельно опасную ситуацию в русло мирных переговоров, что позволило спасти жизни сотен ни в чём не повинных людей, уцелевших после ожесточённых штурмов больницы бойцами спецподразделений.
Всё началось утром в пятницу 16 июня 1995 года. Проводив в Шереметьево свою жену в Прагу, я спешил на заседание в Государственную Думу, так как в то время был депутатом. Водитель, вращая ручку радио, вдруг поймал важное сообщение – какие-то террористы захватили больницу, уничтожили много людей. Это был конец передачи.
Правда, водитель уже кое-что до этого слышал, но не знал деталей. Он протянул мне журнал с большой фотографией Дудаева и дал этим понять, что захватчиками руководит именно он. Я стал пристально всматриваться в лицо Дудаева. Не скрою, он произвёл на меня положительное впечатление. И чем больше я вглядывался в его проницательные и умные глаза, тем больше во мне созревала уверенность, что с ним можно будет договориться.
Когда пришёл в Думу, идея освободить захваченных людей в Будённовске уже не покидала меня.
Нетерпеливое желание поскорее приступить к конкретным действиям заставило меня, долго не ожидая, встать, пройти через весь зал и подняться на сцену прямо к Председателю Госдумы Рыбкину Ивану Петровичу.
Он, прервав свою речь, обращённую к депутатам, повернулся в мою сторону.
Я наклонился к нему.
«Заложников во вторник получить хотите?» - спросил я его без всяких вступлений.
«А почему не завтра?» - с претензией задал он встречный вопрос.
«Раньше не получится. Только во вторник. Прошу, поставьте на голосование».
«Вы уверены, что справитесь?»
«Да, я уверен».
«Хорошо, ждите». Я вернулся на своё место рядом с В.В. Жириновским.
«Хорошая идея», - сказал мне Владимир Вольфович. Его оценка ещё больше укрепила меня в правильности принятого решения.
Вскоре моё предложение И.П.Рыбкин огласил на весь зал. Депутаты его одобрили.
Заседание продолжалось. Но никто больше этот вопрос не поднимал.
Во время работы в Думе я часто уезжал из Москвы на выходные в близлежащие города, где проводил выступления.
Не дождавшись никаких указаний и конкретных действий по поводу своего предложения, я улетел в Воронеж, оттуда автобусом в Нижне-Девицк, где в 18 часов провёл выступление. Там же, в Нижне-Девицке, получил телеграмму из Думы, что меня разыскивают, и что В.Жириновский с 30 депутатами вылетел в Будённовск и по пути заберёт меня из Старого Оскола. В Думе уже знали, что вечером я буду там. Телеграмма вызвала надежду, но, вместе с этим, и смутное предчувствие, что никто за мной не прилетит.
Так и случилось. Пришлось ночевать в Старом Осколе.
Утром по телевидению показали, что бои идут в самой больнице и многие заложники освобождены. Стало ясно, что необходимость туда лететь отпала.
В гостиницу ко мне пришёл мэр города Гусаров Иван Афанасьевич и начальник УВД. Долго сидели и обсуждали происходящее.
Неожиданно из Думы пришло сообщение, что за мной из Ставрополя вылетел самолёт и мне надо лететь в Будённовск. В это же время по телевизору сообщили, что уже взят первый этаж больницы и ведутся переговоры. А вскоре позвонил экипаж прилетевшего самолёта.
В аэропорт меня провожал мэр города. В самолёте сразу уснул. Хорошо, что там была кровать. Самолёт дважды возвращали назад, так как Будённовск не принимал. Наконец, всё же вылетели. Приземлились в Ставрополе.
Оттуда сразу после заправки тем же ЯК-40 в Будённовск, где в аэропорту меня ждала машина и сопровождающие военные. Они отвезли меня прямо в штаб, который размещался в здании городской милиции.
Спросил о Жириновском. Сказали, что он только что уехал в аэропорт, чтобы улететь в Москву. Безуспешно пытался с ним связаться.
Часы показывали 15.30. Небольшое помещение милиции, в котором размещался штаб, было переполнено военными, городским и краевым начальством. Мелькали знакомые лица. Не останавливаясь, хаотично и быстро расхаживал взвинченный и озабоченный В.Ф.Ерин, министр внутренних дел. Бегло скользнув по мне взглядом, едва заметно кивнул головой. Что-то обсуждал с какими-то незнакомыми мне людьми спокойный, уравновешенный и очень молодо смотревшийся С.В.Степашин, директор ФСК. Не умолкал ни на секунду немного обрюзгший, но очень эмоциональный и подвижный, Полномочный представитель Президента в Чечне Н.Д.Егоров.
Рядом за соседним столиком, где стоял телефон, с трубкой в руке, жестикулируя, громко кому-то что-то доказывал зам. главы областной администрации А.В.Коробейников. Напротив меня за столом сидел крупный с большими усами человек с выраженным казачьим видом. Впоследствии оказалось, что он и есть казак. Но только не простой, а атаман. Самый главный в Ставрополье среди казаков.
Время шло. Никому до меня не было дела. Никто меня ни о чём не расспрашивал, ни в какие действия не вовлекал.
Скрашивая ожидание, я несколькими словами перекинулся с атаманом, чувствуя в нём союзника. Потом заговорил со С.В. Степашиным. Он был очень приветлив и дружелюбен.
Продолжая изучать ситуацию, я всё больше и больше недоумевал невниманием ко мне.
За многие годы я привык, что меня, как правило, повсюду воспринимали в ореоле некой загадочной, никому не понятной силы. У меня была уверенность, что и здесь проявится такая же реакция. Естественно, я ждал определённого интереса и вопросов.
Однако в штабе, в условиях напряжённой военной обстановки, любое восприятие меня вряд ли кому-то казалось серьёзным для решения задачи освобождения заложников. Очевидно, все считали, что диапазон моих возможностей ограничен исключительно врачебной деятельностью. И не более того. Остальные качества моей личности, не связанные с лечением, никого не интересовали и заранее не принимались в расчёт.
Придя к такому выводу, я не стал тратить драгоценное время на бесплодное ожидание и, подавив эмоции, решительно вошёл в свою привычную, наступательную роль.
«А зачем я сюда приехал?» - громко, чтобы было слышно во всём помещении, с вызовом спросил я, обращаясь ко всем и в то же время ни к кому. Мой вопрос заставил присутствующих моментально прекратить все движения, разговоры и переключиться на меня. Все словно ждали момента, когда же я, наконец, проявлю свою активность. По возникшей реакции сразу стало ясно, что с самого начала в штабе меня восприняли отрицательно, как совершенно лишнего в этой ситуации, как белую ворону, решив до поры до времени потерпеть моё присутствие.
«Вот именно – зачем?» - сразу отозвался чей-то голос.
«Нечего было ехать сюда. Вас только тут не хватало» - с возмущением добавил кто-то другой.
«Басаев гипнозу не поддаётся» - сказал кто-то с подковыркой.
Тут я впервые узнал, что операцией по захвату заложников руководит не Дудаев, а Басаев.
«Он боится гипноза... Он сумасшедший... Его гипнозом не возьмёшь...» - слышалось с разных сторон.
Все засмеялись, загалдели, говоря о затронутой теме. Упоминание о гипнозе, которое демонстрировало всеобщее заблуждение по поводу моей работы, многолетнее навешивание на меня этого отторгаемого мною ярлыка, было равносильно тому, чтобы показать быку красную тряпку.
Сдерживая себя от нахлынувшего негодования, я не стал объяснять, что моя работа не имеет ничего общего с гипнозом, а только сказал:
«Ну что же, раз так, давайте тогда позвоним Басаеву. И спросим, действительно ли он меня боится».
Все сразу затихли. Но предложение приняли. Меня позвали к столику с телефоном. Кто-то набрал больничный номер и передал мне трубку. После трёх гудков раздался незнакомый голос.
Я не представился, а только коротко спросил:
«Кто?»
Человек на том конце провода, подчинившись тону вопроса, сразу ответил:
«Асламбек».
Тогда я назвал себя и, продолжая прежнюю манеру разговора, сказал Асламбеку:
«Спроси Басаева - боится ли он меня?».
Возникла короткая пауза. Через несколько секунд тот же голос ответил:
«Басаев сказал, что никого не боится и приглашает вас к себе».
Такого поворота событий никто не ожидал. Короткий диалог с Асламбеком, а главное, неожиданное приглашение Басаева, сразу резко изменили атмосферу в штабе, дав мне возможность взять реванш за первоначальное неприятие.
Тут же был определён состав делегации, которая должна была пойти вместе со мной на переговоры с Басаевым.
За короткий период пребывания в штабе я узнал - никакой первый этаж не был взят, как сообщало телевидение. Здание больницы заблокировано газовыми баллонами и ёмкостями с горючим, которые террористы пообещали взорвать в случае нападения.
Все проходы к больнице заминированы. На крыше больницы, морга и гаражах установлены пулемётные гнёзда, повсюду замаскированы снайперы. В плену у террористов, согласно информации, полученной от врачей, выпущенных из больницы для передачи ультиматума Басаева, удерживается около 4 тысяч заложников.
Сам теракт совершён не Дудаевым, как я первоначально думал, а полевым командиром Шамилем Басаевым, известным в прошлом террористом.
С той и другой стороны имеется много убитых и раненых. Обороняясь от атак спецназа, террористы применили подлый и коварный приём, ставя в окнах живые щиты из беззащитных женщин, чтобы прячась за них, безопасно вести огонь. Определённое количество заложников, благодаря мужеству и самоотверженности наших бойцов, всё же удалось отбить, но основная масса продолжала находиться в руках террористов.
Сложность ситуации усугублялась тем, что Басаев выдвинул 10 очень нелёгких условий для освобождения захваченных людей.
Одно из них, самое неприемлемое - отвод российских войск из занятых позиций.
На переговоры с Басаевым из Чечни был доставлен брат Аслана Масхадова, начальник штаба дудаевских формирований, а также родственники некоторых из террористов, в том числе, родной брат Басаева Ширвани. Генерал-полковник А.С.Куликов также прислал в Будённовск из Чечни партию родственников террористов. С их помощью штаб надеялся уговорить Басаева освободить захваченных им людей.
Терские казаки из Пятигорска пошли дальше всех – они предъявили ультиматум - до "ноля" часов 18 июня освободить всех заложников. В противном случае Терские казачьи войска будут задерживать всех чеченцев в количестве, в три раза превышающем число заложников в Будённовске. Эти заложники-чеченцы будут уничтожены в случае невыполнения ультиматума.
Однако Басаев упорно не отступал от выдвинутых им 10 условий, пренебрегая всеми уговорами и угрозами, обещая расправиться с заложниками в случае невыполнения поставленных им условий.
Договориться с ним никому не удавалось.
Единственным достижением, которое 16 июня в переговорах с террористами достиг замглавы администрации Ставропольского края А.Коробейников, было освобождении двухлетнего ребёнка, страдавшего инфекционным заболеванием.
В тот же день министр обороны России генерал армии П. Грачев высказал мнение, что для освобождения захваченных террористами заложников есть единственный выход - "как можно более быстрое силовое решение".
А премьер-министр В. Черномырдин в Москве подчеркнул, что "разделяет тревогу депутатов Госдумы за жизни сотен российских граждан, ставших жертвами" и поддержал обращение нижней палаты парламента ко всем жителям Северного Кавказа "проявить выдержку, не поддаваться отчаянию и мести и не дать перевести эту войну в межнациональную".
Не остался в стороне от трагических событий в Буденновске и Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй, заявивший в своём обращении:
«Я взываю к участникам вооружённого нападения на город Будённовск прекратить смертоубийство граждан и немедленно освободить всех заложников... Молюсь Всевышнему и Его всесильной помощи умиротворению всегубительного конфликта».
Днём 16 июня в 14.45 в Будённовск для переговоров с Басаевым прибыло четверо депутатов Госдумы во главе с известным правозащитником Сергеем Ковалёвым. А к вечеру с 30 депутатами прилетел лидер ЛДПР В. Жириновский.
Но их пребывание в Будённовске ситуации не изменило.
Исчерпав все возможности мирным путём освободить людей из больницы, было решено захватить её штурмом, который начался 17 июня в 4 утра и привёл к гибели около 30 человек, не считая 70 раненых, большей частью которых явились заложники. В саму больницу проникнуть так и не удалось. В ней и дальше в страшном плену продолжало оставаться огромное количество людей. Некоторые депутаты, прилетевшие в Будённовск, наблюдали эту атаку, стоя на крыше другого здания.
Один из них, Ю.Руда из фракции ЛДПР, потом с возмущением рассказал мне, что рядом с ним на крыше стоял правозащитник С.Ковалёв. На справедливый вопрос Ю.Руды, почему он, правозащитник Ковалёв в этот момент не в больнице, тот ответил: «А что мне там делать?».
(Это был именно тот Ковалёв, которому пресса впоследствии припишет миссию «спасителя» заложников.)
Собрались быстро. Вместе со мной определили пойти ещё троим - бывшему Председателю Верховного суда Чечни, представительному чеченцу Хумиту из Москвы и какому-то генералу из Новгорода (по-моему, Филатову, боюсь ошибиться, неправильно назвав фамилию). Сопровождал нас солдат, хорошо знавший, как пройти в больницу.
Была дана команда прекратить огонь с нашей стороны, и, разумеется, договорились остановить стрельбу и со стороны террористов.
Мы пошли по тропе гуськом друг за другом – сначала по открытой местности, а потом через густую чащу кустов и деревьев. Тут и там в разных местах, замаскировавшись под прикрытием зелени, залегли бойцы спецназа, ожидающие команду начать новую атаку. Они с неудовольствием поглядывали на нас, не снимая рук с оружия. Когда шли по открытой местности, всё же несколько раз стреляли. Было впечатление, что стреляли с российской стороны. Правда, никто из делегации не ускорил шаг и никакой внешней реакции не проявил.
Скоро стало виднеться здание больницы, которую во многих местах обволакивал чёрный дым. Сама больница была сильно прокоптившаяся, непохожая на больницу. Из открытых окон выглядывали женщины, кричали, взывали о помощи, размахивали полотенцами, простынями. Подойдя поближе, наш провожатый начал громко звать Асламбека. Вскоре он появился в окне второго этажа – загоревший бородач в защитной форме, весь обвешанный оружием. Спустившись вниз, стал ждать нас у входа. С его лица не сходило какое-то смущённо-виноватое выражение. Я шёл последним. Проходя мимо Асламбека, слегка ударил его по плечу.
«Здоровый парень», - сказал ему. Он криво ухмыльнулся, ничего не ответив.
Мы стали подниматься по лестнице наверх. Все ступеньки были в битом стекле и больших пятнах крови. Асламбек подвёл нас к комнате на втором этаже, в прошлом, по-видимому, ординаторской, открыл дверь.
На полу сидели 7-8 человек в защитной военной форме. Тут же находилось несколько перебинтованных женщин.
Увидев нас, один из сидящих, с панамой на голове, поднялся. Минуя всех, подошёл ко мне, слегка улыбнувшись, подал руку. Это был Шамиль.
«Так это ты, Шамиль?», - на всякий случай спросил я.
Он ничего не ответил и жестом пригласил всех присесть на диван.
Я умостился крайним справа. Сам Басаев уселся на маленький стульчик напротив нас. Остальные, повинуясь его знаку, вышли из комнаты. Среднего роста, спокойный, неторопливый в движениях, с бородой, как и все остальные чеченцы, Басаев вовсе не производил никакого страшного впечатления.
Подняв стоящую рядом со стульчиком большую бутылку «Фанты», стал медленно откручивать пробку. Все молчали, ожидая. Открутив, вытер рукавом горлышко. Пить не стал... Протянув руку с бутылкой вперёд и вскинув брови, придав лицу вопросительное выражение, медленным приглашающим жестом обвёл всех нас, начав с меня и закончив бывшим председателем Верховного суда Чечни, который сидел крайним с другой стороны дивана.
В ответ все сдержанно промолчали.
Тогда, сделав маленький глоток, Басаев снова стал неторопливо закручивать пробку. Закончив, спокойно произнёс: «Я вас слушаю».
В ответ сразу раздалось несколько громких голосов. Делегаты почему-то быстро перешли в разговоре с Басаевым на высокие тона. Перебивая друг друга, переходили с русского языка на чеченский и снова на русский. Такой вариант переговоров я почему-то и предвидел, поэтому поначалу решил воздержаться от участия в них. Но быть в стороне мне пришлось не долго. Видя, что переговоры заходят в тупик и, опасаясь, что они ни к чему хорошему не приведут, я прервал разговор и задал Басаеву вопрос:
«Ты рад, что я к тебе пришёл?».
«Да», - ответил он.
«Могу ли в таком случае тебя о чём-то попросить?».
«Да, конечно».
«Пять беременных дашь?»
Вместо ответа Басаев повернулся направо в сторону двери, и что-то громко сказал по-чеченски. Из-за дверей послышалась короткая ответная фраза на том же чеченском языке.
После этого, обратившись ко мне, произнёс:
«Пять беременных сейчас будут отпущены домой».
Переговоры продолжились, а я мысленно начал ругать себя, почему не попросил десять беременных.
«Боялся перегнуть палку, вот и поосторожничал» – оправдывался я перед самим собой.
Накал в разговоре снова стал нарастать. Из всех собеседников только один Басаев не терял выдержки и говорил очень спокойно и взвешенно. Видя, что переговорный процесс обостряется и может достичь нежелательных взаимных реакций, я снова вмешался и предложил пройтись по больнице. Это предложение сразу было принято обеими сторонами.
«Нагибайтесь, когда будете идти. Вы же слышите – стреляют» - предупредил нас Басаев, провожая к дверям в коридор.
«Ведь договорились, чтобы не стрелять» - с досадой и недовольством продолжил он. Да, действительно, довольно часто слышались одиночные выстрелы. Но никто из нас не обратил на его совет внимания, не пригнулся, даже не думая о том, что шальная пуля может влететь через окно. Дальше Басаев с нами не пошёл, оставшись на прежнем месте.
Едва мы вошли в длинный коридор, как глазам открылась страшная и трогательная картина. Сотни людей стояли вдоль стен по всей длине коридора. Многие из них были в бинтах. В палатах тоже было полно перевязанных - взрослых и детей. Некоторые, особенно дети, лежали под кроватями, испуганно оттуда выглядывая.
Увидев меня, люди засуетились, заволновались. Перебивая друг друга, стали жаловаться, плакать, просить, взывать. А, главное, возмущаться бездействием властей по поводу их участи. Страдая от большой скученности, тяжёлого воздуха, нехватки воды и света, испытывая страх перед будущим, они уже никому и ничему не верили, ни на что не надеялись. Все уверенно говорили, что обречены на гибель.
В самом конце коридора в большой комнате, видно, операционной, в большой луже воды, забуревшей от крови, лицом вниз лежало несколько мёртвых. От них уже струился специфический запах.
Возвращаясь обратно в ординаторскую среди измученных, уставших, больных и раненых людей, затравленно и беспомощно стоящих вдоль коридора несколькими длинными шеренгами, я всё больше осознавал, какая жуткая развязка ожидает их всех в ближайшие дни. А, может быть, даже и часы.
Характерно, что с самого первого мгновения, едва очутившись в этом предбаннике смерти и представ перед взорами сотен обречённых людей, я стал чувствовать себя очень неловко и тягостно. Словно был перед ними в чём-то виноват.
В их глазах, полных отчаяния, надежды, страха и мольбы, было нечто такое, что как-то не сразу определялось, но заставляло отводить взгляд в сторону. Особенно в момент нашего возвращения обратно. Ведь вначале мы принесли надежду. А уходя, оставляли их с чувством ужаса и безысходности. Что думали они о нас, которые совершив эту своеобразную экскурсию, опустив глаза, покидали их, так ничего и не изменив. Не знаю, какие эмоции владели другими членами делегации, но у меня было гнетущее чувство вины.
Продвигаясь к выходу, машинально и невпопад кому-то что-то отвечая, я продолжал находиться во власти мучавших меня чувств.
«Ещё один шаг – и мы будем за пределами этого ада», - думал я. - А они? А они вынуждены будут остаться здесь. И ни один из них не сможет выйти отсюда».
Так вот почему, помимо всех остальных чувств, на их лицах угадывалось выражение упрёка, которое вначале так смутно улавливалось мною. Упрёка за несправедливое неравенство наших судеб.
Поражало, что в смертельно опасной ситуации, они были настолько нравственны, что не говорили об этом вслух.
Пронзённый этим открытием, я уже не видел иного выхода, кроме одного - остаться с ними, одновременно инстинктом чувствуя, что это есть единственный шанс спасти их.
Откровенно говоря, готовность так поступить не была сиюминутной. Она только лишь выразила в данный момент выработанное с детства моё моральное кредо – идти в случае необходимости на самопожертвование. Выход из страшной ситуации меня самого поразил своей простотой, хотя и скрывал в себе большой риск и опасность.
Охваченный этой идей, я отрешился от всего. Продолжая выслушивать людей, я их уже почти их не слышал, никого не успокаивал, не обнадёживал, так как был уверен в главном – в их освобождении.
Закончив обход, делегация стала собираться в обратный путь, так ни о чём не договорившись с Басаевым.
Заметив, что я не собираюсь уходить, кто-то из нашей делегации спросил меня, почему не ухожу со всеми.
«Потому что остаюсь» - ответил я. «Передайте моё решение в штаб и скажите, что им теперь придётся стрелять в депутата Госдумы. А, заодно, и в Кашпировского».
Никто из моих спутников мне не возразил. Мы без слов попрощались и больше не виделись. Только потом, спустя почти год, несколько раз встречались в Москве с Хумитом, одним из них.
Вместе с Басаевым мы снова вернулись в ординаторскую. Туда же пришло ещё несколько боевиков. Вначале говорили на общие темы, практически ни о чём. Так тянулось довольно долго. В ординаторской повсюду валялось много оружия. Оно было очень легко доступно. Первоначальное восприятие этой доступности очевидно проявилось в моём взгляде, который сразу был перехвачен, едва я только посмотрел на лежащие в полушаге от меня автоматы. Наверное, у каждого мужчины на моём месте, мелькали бы шальные мысли... Боевики, словно угадывая их, сдержанно наблюдали за каждым моим движением.
«Всё же не доверяют» – думал я...
Находясь рядом с Шамилем Басаевым, я принял тактику ничего ему не навязывать и не просить. Спросил только, зачем он со своей командой косил людей из автоматов, идя по городу Будённовску.
Он наотрез отказался от этого, сказав, что это действовала какая-то параллельная группа, но только не он и не его люди.
Я не поверил ему, но возражать не стал.
Потом спросил его, зачем он воюет. И не боится ли умереть.
Насчёт смерти он ответил, что умереть не боится. Это меня особенно заинтересовало. Пытаясь докопаться до истины, я как только мог, зондировал его провокационными вопросами.
В конечном итоге, всё же уловил, что умирать он не хочет. Но уловил и другое, что страха уйти из жизни он также не испытывает. Такое же фанатичное настроение было у всех остальных террористов, кто присутствовал при нашем общении.
По поводу своих действий Басаев ответил, что совершает их, будучи не согласен с существующим режимом, а поэтому хотел бы отделить Чечню от России, чтобы защитить чеченский народ от «издевательств русских».
Тут я ему возразил, сказав, что знаю немало примеров обратного характера, и что отделение Чечни от России не произойдёт никогда.
Спросил Басаева и о том, зачем он так жестоко поступил с захваченными им пятью лётчиками, дав команду расстрелять их.
Он сказал, что сделал это по двум причинам – за бомбёжки Чечни и за то, что журналисты с пренебрежением отнеслись к его приглашению посетить больницу.
Пообещав придти, они стали очень затягивать свой визит, несмотря на предупреждение, что в случае нарушения обещания, он расстреляет 5 человек.
Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, кто так безответственно дал приказ не пускать журналистов к Басаеву, тем самым, предоставив ему возможность исполнить свою страшную угрозу.
Конечно, журналисты после этого быстро появились, но это было уже слишком поздно. Кровавая расправа Басаева над лётчиками безвозвратно свершилась. И в этом была их косвенная, а может даже, и прямая вина. Появились они, как это всегда бывает в случае разных трагедий, с удвоенным журналистским любопытством, чтобы посмаковать новую сенсацию и растрезвонить о ней на весь мир. Были ли только при этом у них в сердцах боль и сострадание? Об этом судить не берусь.
Затем, меняя тему, спросил, почему он не принял В.В.Жириновского.
На этот вопрос Басаев дал неожиданный ответ: «Да его бы отсюда вынесли ногами вперёд».
Такое отношение к Владимиру Вольфовичу, которому я симпатизировал и которого хорошо знал, мне было очень неприятно. Я попытался переубедить Басаева и рассказал ему о Владимире Вольфовиче много такого, что должно было бы переубедить его. Но он больше ничего о В.Жириновском не сказал.
Больше всего Басаев говорил о том, что хотел бы организовать Всероссийский референдум и узнать, что скажет народ России о варианте отсоединения Чечни от России. Если народ будет против этого, то он сложит оружие. Надо сказать, что в кое-каких вопросах я с ним соглашался. А в некоторых делал только вид, что соглашаюсь. Видел, что этим всё больше и больше располагаю его к себе.
Тем временем часто приходилось прерывать беседу и звонить в штаб. В основном, я разговаривал со С.Степашиным, к которому проникся большой симпатией. С ним, очень интеллигентным и тонким человеком, было легко и приятно говорить.
То и дело в ординаторскую прорывались звонки жителей города. Правда, связь была неустойчивой, удавалось говорить всего несколько секунд. Было ясно, что мои разговоры кто-то преднамеренно прерывает.
И всё же через людей, которые звонили в больницу, мне удалось передать номер телефона больницы моей двоюродной сестре, тоже работавшей в Думе. Она сумела дозвониться ко мне, и я дал ей задание выйти на Америку, чтобы через моего знакомого, работающего в ООН, донести информацию о сложившейся ситуации до сведения мировой общественности. Это было страховкой от непредвиденных действий, которые могли начаться по приказу штаба. Разумеется, все эти разговоры спецслужбы фиксировали и передавали в вышестоящие инстанции. Но как раз на это я больше всего и рассчитывал.
Боевики, привыкнув ко мне, вели себя спокойно, с любопытством рассматривали меня, расспрашивали о моей жизни, о моём деле. Кое-кто, расслабившись, стал даже шутить. Но тут Басаев сразу же напомнил им, что они не на свадьбе и что шуткам сейчас не время.
Слушали они его беспрекословно.
Вечерело, из-за отсутствия электрического освещения в ординаторской стало сумрачно. Мы уже достаточно наговорились с Басаевым, затронув разные житейские темы, и во многом нашли общие точки соприкосновения. Никакого напряжения в нашем общении не было, чувствовалась лёгкость и взаимное расположение.
«Со мной никто ещё так не разговаривал» - благодарно подвёл итог нашей беседе Басаев.
А спустя ещё какое - то время, он предложил мне отдать заложников. Именно этого исхода я ждал, чувствуя, что он всё больше созревает поступить именно так.
«Забирайте их», - сказал он мне, махнув рукой с каким-то уставшим и безразличным видом. «Отдаю всех до одного».
Не буду скрывать, что даже при всех моих ожиданиях, заявление Басаева всё равно прозвучало для меня неожиданно.
«Отдаёшь?» - переспросил я его, ещё не совсем веря в такую удачную развязку сложной и, казалось бы, неразрешимой ситуации. И, не дожидаясь подтверждения сказанного им, поспешно добавил:
«Хорошо, беру. Только вот... условия...».
«Условия?» - он помедлил. Видно, его всё ещё мучили сомнения, но потом продолжил уверенно:
«Условий два – прекращение огня и стол переговоров».
«Ты же требовал десять?».
«Нет, два», - снова повторил он.
«Могу звонить в штаб?», спросил я, не выдавая радости и едва справляясь со своим выражением лица.
«Звоните».
Я немедленно набрал С.В.Степашина и коротко сказал ему:
«Басаев даёт добро. Условий всего два – прекращение огня и стол переговоров». Басаев стоял рядом, слушая наш разговор.
Я продолжал: «Свяжитесь с Черномырдиным и передайте ему эту информацию».
Сергей Вадимович, по-видимому, тоже обрадовался и ответил по-военному: «Есть!». С этого мгновения и закрутилась программа освобождения захваченных людей.
Сергей Вадимович вышел на В.Черномырдина. Позже председатель Госдумы И.Рыбкин, на заседании Думы скажет депутатам, что во время разговора С.Степашина с В.Черномырдиным он был рядом и слышал их разговор. Президента Б.Ельцина в стране не было. Все вопросы решал В.Черномырдин. Не прошло и часа, как из города позвонили и сообщили, что премьер-министр В.Черномырдин выступил по телевидению и сказал, что предложенные Басаевым условия принимаются, и что все заложники будут освобождены.
Станица Новочеркасская, Тбилиси
Ещё во времена Хрущёва, придавшего огласке чудовищные факты геноцида советского народа во времена культа личности Сталина, в 1962 году была совершена кровавая расправа с демонстрацией трудящихся станицы Новочеркасская, требовавших улучшения экономических условий. Против мирных жителей были брошены танки, спецподразделения МВД и КГБ.
2 июня 1962 года демонстрация была расстреляна. Пощады не знал никто. Десятки уцелевших были приговорены к длительным срокам тюремного заключения в суровых условиях северных лагерей, а «зачинщики» расстреляны после обвинительных приговоров. 40 лет замалчивали это преступление, да и сейчас мало кому оно известно.
В 1989 году подобное повторилось в Тбилиси во время стихийно возникшего митинга. Снова были танки и снова погибшие. Я лично видел убитых в Тбилиси, когда их всех рядом положили на площади, чтобы каждый, подойдя к ним, мог прочесть их немой упрёк.
Но кому?
Все задавались вопросом, кто же был виновником их гибели.
Авторитарность власти
Хотя и так было понятно, что при существующей авторитарности власти в стране, никто из военачальников никогда не осмелился бы применить оружие против мирных людей ни в Новочеркасске, ни в Тбилиси, не получив на то соответствующего приказания.
В нашей армии всегда существовала абсолютная подчинённость высшему руководству страны. Впрочем, так и должно быть.
Другое дело, какие команды оно имеет право давать.
В подтверждение этого вспоминаются события на Дальнем Востоке в 1969 году, разыгравшиеся по поводу острова Даманский, когда пограничникам было приказано не стрелять в китайцев, рвавшихся на нашу территорию. Послушно исполняя этот унизительный приказ из Москвы, они позорно стояли к китайцам спиной, позволяя бить себя по голове дубинами.
Чтобы сказал Александр Македонский об этих «стратегах», политиках и полководцах!? Догадаться не трудно.
Но, главное в другом – пример острова Даманский показал, что никто в нашей армии не может стрелять ни в чужих, ни тем более, в своих, не получив приказ из Москвы.
Позже, в 1971 году, во время моих выступлений на Дальнем Востоке, узнал много новых подробностей, связанных с теми событиями.
Говоря об отсутствии (во все времена) бережного отношения власти к собственному народу и склонности к безжалостным расправам с ним, подчеркну очень важную деталь.
Начиная с описанных выше примеров и заканчивая примерами подавления терактов в стране за последние годы - только в одном единственном случае власть не проявила этой своей тенденции, что позволило сохранить жизнь сотен и сотен людей.
Произошло это в Будённовске в 1995 году.
Я уверен, что каждый человек, слышавший об этой трагедии, на вопрос, как так могло случиться, даст ответ: два добрых дяди – бывший премьер-министр России В.Черномырдин и правозащитник С.Ковалёв совершили эту гуманную акцию. И если бы не они, такие хорошие, то, разумеется, все заложники были бы уничтожены.
Будённовск
Никто из всех, кто освещал события в Будённовске, не дал объективной информации об истинной причине мирной развязки этого беспрецедентного теракта. Ведь до вывода заложников из больницы, террористы убили очень много жителей Будённовска. В многочисленных публикациях тех дней авторы, путая даты, часы, имена, события, выплескивали во всеуслышание на весь мир свои рассуждения и выводы по поводу теракта в Будённовске, зачастую противоречащие реальным фактам. Однако история требует правды в освещении этих страшных событий. А главное, справедливой и объективной оценки действий тех, кто принимал в них непосредственное участие.
Эту правду я и хочу донести до всех. Потому что мне пришлось провести в захваченной террористами больнице рядом с Басаевым и его боевиками 9 долгих и напряжённых часов. И очень непростым путём перевести смертельно опасную ситуацию в русло мирных переговоров, что позволило спасти жизни сотен ни в чём не повинных людей, уцелевших после ожесточённых штурмов больницы бойцами спецподразделений.
Начало
Всё началось утром в пятницу 16 июня 1995 года. Проводив в Шереметьево свою жену в Прагу, я спешил на заседание в Государственную Думу, так как в то время был депутатом. Водитель, вращая ручку радио, вдруг поймал важное сообщение – какие-то террористы захватили больницу, уничтожили много людей. Это был конец передачи.
Правда, водитель уже кое-что до этого слышал, но не знал деталей. Он протянул мне журнал с большой фотографией Дудаева и дал этим понять, что захватчиками руководит именно он. Я стал пристально всматриваться в лицо Дудаева. Не скрою, он произвёл на меня положительное впечатление. И чем больше я вглядывался в его проницательные и умные глаза, тем больше во мне созревала уверенность, что с ним можно будет договориться.
Когда пришёл в Думу, идея освободить захваченных людей в Будённовске уже не покидала меня.
Нетерпеливое желание поскорее приступить к конкретным действиям заставило меня, долго не ожидая, встать, пройти через весь зал и подняться на сцену прямо к Председателю Госдумы Рыбкину Ивану Петровичу.
Он, прервав свою речь, обращённую к депутатам, повернулся в мою сторону.
Я наклонился к нему.
«Заложников во вторник получить хотите?» - спросил я его без всяких вступлений.
«А почему не завтра?» - с претензией задал он встречный вопрос.
«Раньше не получится. Только во вторник. Прошу, поставьте на голосование».
«Вы уверены, что справитесь?»
«Да, я уверен».
«Хорошо, ждите». Я вернулся на своё место рядом с В.В. Жириновским.
«Хорошая идея», - сказал мне Владимир Вольфович. Его оценка ещё больше укрепила меня в правильности принятого решения.
Вскоре моё предложение И.П.Рыбкин огласил на весь зал. Депутаты его одобрили.
Заседание продолжалось. Но никто больше этот вопрос не поднимал.
Во время работы в Думе я часто уезжал из Москвы на выходные в близлежащие города, где проводил выступления.
Не дождавшись никаких указаний и конкретных действий по поводу своего предложения, я улетел в Воронеж, оттуда автобусом в Нижне-Девицк, где в 18 часов провёл выступление. Там же, в Нижне-Девицке, получил телеграмму из Думы, что меня разыскивают, и что В.Жириновский с 30 депутатами вылетел в Будённовск и по пути заберёт меня из Старого Оскола. В Думе уже знали, что вечером я буду там. Телеграмма вызвала надежду, но, вместе с этим, и смутное предчувствие, что никто за мной не прилетит.
Так и случилось. Пришлось ночевать в Старом Осколе.
Утром по телевидению показали, что бои идут в самой больнице и многие заложники освобождены. Стало ясно, что необходимость туда лететь отпала.
В гостиницу ко мне пришёл мэр города Гусаров Иван Афанасьевич и начальник УВД. Долго сидели и обсуждали происходящее.
Неожиданно из Думы пришло сообщение, что за мной из Ставрополя вылетел самолёт и мне надо лететь в Будённовск. В это же время по телевизору сообщили, что уже взят первый этаж больницы и ведутся переговоры. А вскоре позвонил экипаж прилетевшего самолёта.
Прилёт в Будённовск
В аэропорт меня провожал мэр города. В самолёте сразу уснул. Хорошо, что там была кровать. Самолёт дважды возвращали назад, так как Будённовск не принимал. Наконец, всё же вылетели. Приземлились в Ставрополе.
Оттуда сразу после заправки тем же ЯК-40 в Будённовск, где в аэропорту меня ждала машина и сопровождающие военные. Они отвезли меня прямо в штаб, который размещался в здании городской милиции.
Спросил о Жириновском. Сказали, что он только что уехал в аэропорт, чтобы улететь в Москву. Безуспешно пытался с ним связаться.
Часы показывали 15.30. Небольшое помещение милиции, в котором размещался штаб, было переполнено военными, городским и краевым начальством. Мелькали знакомые лица. Не останавливаясь, хаотично и быстро расхаживал взвинченный и озабоченный В.Ф.Ерин, министр внутренних дел. Бегло скользнув по мне взглядом, едва заметно кивнул головой. Что-то обсуждал с какими-то незнакомыми мне людьми спокойный, уравновешенный и очень молодо смотревшийся С.В.Степашин, директор ФСК. Не умолкал ни на секунду немного обрюзгший, но очень эмоциональный и подвижный, Полномочный представитель Президента в Чечне Н.Д.Егоров.
Рядом за соседним столиком, где стоял телефон, с трубкой в руке, жестикулируя, громко кому-то что-то доказывал зам. главы областной администрации А.В.Коробейников. Напротив меня за столом сидел крупный с большими усами человек с выраженным казачьим видом. Впоследствии оказалось, что он и есть казак. Но только не простой, а атаман. Самый главный в Ставрополье среди казаков.
Время шло. Никому до меня не было дела. Никто меня ни о чём не расспрашивал, ни в какие действия не вовлекал.
Скрашивая ожидание, я несколькими словами перекинулся с атаманом, чувствуя в нём союзника. Потом заговорил со С.В. Степашиным. Он был очень приветлив и дружелюбен.
Продолжая изучать ситуацию, я всё больше и больше недоумевал невниманием ко мне.
За многие годы я привык, что меня, как правило, повсюду воспринимали в ореоле некой загадочной, никому не понятной силы. У меня была уверенность, что и здесь проявится такая же реакция. Естественно, я ждал определённого интереса и вопросов.
Однако в штабе, в условиях напряжённой военной обстановки, любое восприятие меня вряд ли кому-то казалось серьёзным для решения задачи освобождения заложников. Очевидно, все считали, что диапазон моих возможностей ограничен исключительно врачебной деятельностью. И не более того. Остальные качества моей личности, не связанные с лечением, никого не интересовали и заранее не принимались в расчёт.
Придя к такому выводу, я не стал тратить драгоценное время на бесплодное ожидание и, подавив эмоции, решительно вошёл в свою привычную, наступательную роль.
«А зачем я сюда приехал?» - громко, чтобы было слышно во всём помещении, с вызовом спросил я, обращаясь ко всем и в то же время ни к кому. Мой вопрос заставил присутствующих моментально прекратить все движения, разговоры и переключиться на меня. Все словно ждали момента, когда же я, наконец, проявлю свою активность. По возникшей реакции сразу стало ясно, что с самого начала в штабе меня восприняли отрицательно, как совершенно лишнего в этой ситуации, как белую ворону, решив до поры до времени потерпеть моё присутствие.
«Вот именно – зачем?» - сразу отозвался чей-то голос.
«Нечего было ехать сюда. Вас только тут не хватало» - с возмущением добавил кто-то другой.
«Басаев гипнозу не поддаётся» - сказал кто-то с подковыркой.
Тут я впервые узнал, что операцией по захвату заложников руководит не Дудаев, а Басаев.
«Он боится гипноза... Он сумасшедший... Его гипнозом не возьмёшь...» - слышалось с разных сторон.
Все засмеялись, загалдели, говоря о затронутой теме. Упоминание о гипнозе, которое демонстрировало всеобщее заблуждение по поводу моей работы, многолетнее навешивание на меня этого отторгаемого мною ярлыка, было равносильно тому, чтобы показать быку красную тряпку.
Сдерживая себя от нахлынувшего негодования, я не стал объяснять, что моя работа не имеет ничего общего с гипнозом, а только сказал:
«Ну что же, раз так, давайте тогда позвоним Басаеву. И спросим, действительно ли он меня боится».
Все сразу затихли. Но предложение приняли. Меня позвали к столику с телефоном. Кто-то набрал больничный номер и передал мне трубку. После трёх гудков раздался незнакомый голос.
Я не представился, а только коротко спросил:
«Кто?»
Человек на том конце провода, подчинившись тону вопроса, сразу ответил:
«Асламбек».
Тогда я назвал себя и, продолжая прежнюю манеру разговора, сказал Асламбеку:
«Спроси Басаева - боится ли он меня?».
Возникла короткая пауза. Через несколько секунд тот же голос ответил:
«Басаев сказал, что никого не боится и приглашает вас к себе».
Такого поворота событий никто не ожидал. Короткий диалог с Асламбеком, а главное, неожиданное приглашение Басаева, сразу резко изменили атмосферу в штабе, дав мне возможность взять реванш за первоначальное неприятие.
Тут же был определён состав делегации, которая должна была пойти вместе со мной на переговоры с Басаевым.
Сложность ситуации, правозащитник, штурм
За короткий период пребывания в штабе я узнал - никакой первый этаж не был взят, как сообщало телевидение. Здание больницы заблокировано газовыми баллонами и ёмкостями с горючим, которые террористы пообещали взорвать в случае нападения.
Все проходы к больнице заминированы. На крыше больницы, морга и гаражах установлены пулемётные гнёзда, повсюду замаскированы снайперы. В плену у террористов, согласно информации, полученной от врачей, выпущенных из больницы для передачи ультиматума Басаева, удерживается около 4 тысяч заложников.
Сам теракт совершён не Дудаевым, как я первоначально думал, а полевым командиром Шамилем Басаевым, известным в прошлом террористом.
С той и другой стороны имеется много убитых и раненых. Обороняясь от атак спецназа, террористы применили подлый и коварный приём, ставя в окнах живые щиты из беззащитных женщин, чтобы прячась за них, безопасно вести огонь. Определённое количество заложников, благодаря мужеству и самоотверженности наших бойцов, всё же удалось отбить, но основная масса продолжала находиться в руках террористов.
Сложность ситуации усугублялась тем, что Басаев выдвинул 10 очень нелёгких условий для освобождения захваченных людей.
Одно из них, самое неприемлемое - отвод российских войск из занятых позиций.
На переговоры с Басаевым из Чечни был доставлен брат Аслана Масхадова, начальник штаба дудаевских формирований, а также родственники некоторых из террористов, в том числе, родной брат Басаева Ширвани. Генерал-полковник А.С.Куликов также прислал в Будённовск из Чечни партию родственников террористов. С их помощью штаб надеялся уговорить Басаева освободить захваченных им людей.
Терские казаки из Пятигорска пошли дальше всех – они предъявили ультиматум - до "ноля" часов 18 июня освободить всех заложников. В противном случае Терские казачьи войска будут задерживать всех чеченцев в количестве, в три раза превышающем число заложников в Будённовске. Эти заложники-чеченцы будут уничтожены в случае невыполнения ультиматума.
Однако Басаев упорно не отступал от выдвинутых им 10 условий, пренебрегая всеми уговорами и угрозами, обещая расправиться с заложниками в случае невыполнения поставленных им условий.
Договориться с ним никому не удавалось.
Единственным достижением, которое 16 июня в переговорах с террористами достиг замглавы администрации Ставропольского края А.Коробейников, было освобождении двухлетнего ребёнка, страдавшего инфекционным заболеванием.
В тот же день министр обороны России генерал армии П. Грачев высказал мнение, что для освобождения захваченных террористами заложников есть единственный выход - "как можно более быстрое силовое решение".
А премьер-министр В. Черномырдин в Москве подчеркнул, что "разделяет тревогу депутатов Госдумы за жизни сотен российских граждан, ставших жертвами" и поддержал обращение нижней палаты парламента ко всем жителям Северного Кавказа "проявить выдержку, не поддаваться отчаянию и мести и не дать перевести эту войну в межнациональную".
Не остался в стороне от трагических событий в Буденновске и Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй, заявивший в своём обращении:
«Я взываю к участникам вооружённого нападения на город Будённовск прекратить смертоубийство граждан и немедленно освободить всех заложников... Молюсь Всевышнему и Его всесильной помощи умиротворению всегубительного конфликта».
Днём 16 июня в 14.45 в Будённовск для переговоров с Басаевым прибыло четверо депутатов Госдумы во главе с известным правозащитником Сергеем Ковалёвым. А к вечеру с 30 депутатами прилетел лидер ЛДПР В. Жириновский.
Но их пребывание в Будённовске ситуации не изменило.
Исчерпав все возможности мирным путём освободить людей из больницы, было решено захватить её штурмом, который начался 17 июня в 4 утра и привёл к гибели около 30 человек, не считая 70 раненых, большей частью которых явились заложники. В саму больницу проникнуть так и не удалось. В ней и дальше в страшном плену продолжало оставаться огромное количество людей. Некоторые депутаты, прилетевшие в Будённовск, наблюдали эту атаку, стоя на крыше другого здания.
Один из них, Ю.Руда из фракции ЛДПР, потом с возмущением рассказал мне, что рядом с ним на крыше стоял правозащитник С.Ковалёв. На справедливый вопрос Ю.Руды, почему он, правозащитник Ковалёв в этот момент не в больнице, тот ответил: «А что мне там делать?».
(Это был именно тот Ковалёв, которому пресса впоследствии припишет миссию «спасителя» заложников.)
Делегация
Собрались быстро. Вместе со мной определили пойти ещё троим - бывшему Председателю Верховного суда Чечни, представительному чеченцу Хумиту из Москвы и какому-то генералу из Новгорода (по-моему, Филатову, боюсь ошибиться, неправильно назвав фамилию). Сопровождал нас солдат, хорошо знавший, как пройти в больницу.
Была дана команда прекратить огонь с нашей стороны, и, разумеется, договорились остановить стрельбу и со стороны террористов.
Мы пошли по тропе гуськом друг за другом – сначала по открытой местности, а потом через густую чащу кустов и деревьев. Тут и там в разных местах, замаскировавшись под прикрытием зелени, залегли бойцы спецназа, ожидающие команду начать новую атаку. Они с неудовольствием поглядывали на нас, не снимая рук с оружия. Когда шли по открытой местности, всё же несколько раз стреляли. Было впечатление, что стреляли с российской стороны. Правда, никто из делегации не ускорил шаг и никакой внешней реакции не проявил.
Скоро стало виднеться здание больницы, которую во многих местах обволакивал чёрный дым. Сама больница была сильно прокоптившаяся, непохожая на больницу. Из открытых окон выглядывали женщины, кричали, взывали о помощи, размахивали полотенцами, простынями. Подойдя поближе, наш провожатый начал громко звать Асламбека. Вскоре он появился в окне второго этажа – загоревший бородач в защитной форме, весь обвешанный оружием. Спустившись вниз, стал ждать нас у входа. С его лица не сходило какое-то смущённо-виноватое выражение. Я шёл последним. Проходя мимо Асламбека, слегка ударил его по плечу.
«Здоровый парень», - сказал ему. Он криво ухмыльнулся, ничего не ответив.
Переговоры
Мы стали подниматься по лестнице наверх. Все ступеньки были в битом стекле и больших пятнах крови. Асламбек подвёл нас к комнате на втором этаже, в прошлом, по-видимому, ординаторской, открыл дверь.
На полу сидели 7-8 человек в защитной военной форме. Тут же находилось несколько перебинтованных женщин.
Увидев нас, один из сидящих, с панамой на голове, поднялся. Минуя всех, подошёл ко мне, слегка улыбнувшись, подал руку. Это был Шамиль.
«Так это ты, Шамиль?», - на всякий случай спросил я.
Он ничего не ответил и жестом пригласил всех присесть на диван.
Я умостился крайним справа. Сам Басаев уселся на маленький стульчик напротив нас. Остальные, повинуясь его знаку, вышли из комнаты. Среднего роста, спокойный, неторопливый в движениях, с бородой, как и все остальные чеченцы, Басаев вовсе не производил никакого страшного впечатления.
Подняв стоящую рядом со стульчиком большую бутылку «Фанты», стал медленно откручивать пробку. Все молчали, ожидая. Открутив, вытер рукавом горлышко. Пить не стал... Протянув руку с бутылкой вперёд и вскинув брови, придав лицу вопросительное выражение, медленным приглашающим жестом обвёл всех нас, начав с меня и закончив бывшим председателем Верховного суда Чечни, который сидел крайним с другой стороны дивана.
В ответ все сдержанно промолчали.
Тогда, сделав маленький глоток, Басаев снова стал неторопливо закручивать пробку. Закончив, спокойно произнёс: «Я вас слушаю».
В ответ сразу раздалось несколько громких голосов. Делегаты почему-то быстро перешли в разговоре с Басаевым на высокие тона. Перебивая друг друга, переходили с русского языка на чеченский и снова на русский. Такой вариант переговоров я почему-то и предвидел, поэтому поначалу решил воздержаться от участия в них. Но быть в стороне мне пришлось не долго. Видя, что переговоры заходят в тупик и, опасаясь, что они ни к чему хорошему не приведут, я прервал разговор и задал Басаеву вопрос:
«Ты рад, что я к тебе пришёл?».
«Да», - ответил он.
«Могу ли в таком случае тебя о чём-то попросить?».
«Да, конечно».
«Пять беременных дашь?»
Вместо ответа Басаев повернулся направо в сторону двери, и что-то громко сказал по-чеченски. Из-за дверей послышалась короткая ответная фраза на том же чеченском языке.
После этого, обратившись ко мне, произнёс:
«Пять беременных сейчас будут отпущены домой».
Переговоры продолжились, а я мысленно начал ругать себя, почему не попросил десять беременных.
«Боялся перегнуть палку, вот и поосторожничал» – оправдывался я перед самим собой.
Накал в разговоре снова стал нарастать. Из всех собеседников только один Басаев не терял выдержки и говорил очень спокойно и взвешенно. Видя, что переговорный процесс обостряется и может достичь нежелательных взаимных реакций, я снова вмешался и предложил пройтись по больнице. Это предложение сразу было принято обеими сторонами.
Среди заложников
«Нагибайтесь, когда будете идти. Вы же слышите – стреляют» - предупредил нас Басаев, провожая к дверям в коридор.
«Ведь договорились, чтобы не стрелять» - с досадой и недовольством продолжил он. Да, действительно, довольно часто слышались одиночные выстрелы. Но никто из нас не обратил на его совет внимания, не пригнулся, даже не думая о том, что шальная пуля может влететь через окно. Дальше Басаев с нами не пошёл, оставшись на прежнем месте.
Едва мы вошли в длинный коридор, как глазам открылась страшная и трогательная картина. Сотни людей стояли вдоль стен по всей длине коридора. Многие из них были в бинтах. В палатах тоже было полно перевязанных - взрослых и детей. Некоторые, особенно дети, лежали под кроватями, испуганно оттуда выглядывая.
Увидев меня, люди засуетились, заволновались. Перебивая друг друга, стали жаловаться, плакать, просить, взывать. А, главное, возмущаться бездействием властей по поводу их участи. Страдая от большой скученности, тяжёлого воздуха, нехватки воды и света, испытывая страх перед будущим, они уже никому и ничему не верили, ни на что не надеялись. Все уверенно говорили, что обречены на гибель.
В самом конце коридора в большой комнате, видно, операционной, в большой луже воды, забуревшей от крови, лицом вниз лежало несколько мёртвых. От них уже струился специфический запах.
Возвращаясь обратно в ординаторскую среди измученных, уставших, больных и раненых людей, затравленно и беспомощно стоящих вдоль коридора несколькими длинными шеренгами, я всё больше осознавал, какая жуткая развязка ожидает их всех в ближайшие дни. А, может быть, даже и часы.
Характерно, что с самого первого мгновения, едва очутившись в этом предбаннике смерти и представ перед взорами сотен обречённых людей, я стал чувствовать себя очень неловко и тягостно. Словно был перед ними в чём-то виноват.
В их глазах, полных отчаяния, надежды, страха и мольбы, было нечто такое, что как-то не сразу определялось, но заставляло отводить взгляд в сторону. Особенно в момент нашего возвращения обратно. Ведь вначале мы принесли надежду. А уходя, оставляли их с чувством ужаса и безысходности. Что думали они о нас, которые совершив эту своеобразную экскурсию, опустив глаза, покидали их, так ничего и не изменив. Не знаю, какие эмоции владели другими членами делегации, но у меня было гнетущее чувство вины.
Продвигаясь к выходу, машинально и невпопад кому-то что-то отвечая, я продолжал находиться во власти мучавших меня чувств.
«Ещё один шаг – и мы будем за пределами этого ада», - думал я. - А они? А они вынуждены будут остаться здесь. И ни один из них не сможет выйти отсюда».
Так вот почему, помимо всех остальных чувств, на их лицах угадывалось выражение упрёка, которое вначале так смутно улавливалось мною. Упрёка за несправедливое неравенство наших судеб.
Поражало, что в смертельно опасной ситуации, они были настолько нравственны, что не говорили об этом вслух.
Пронзённый этим открытием, я уже не видел иного выхода, кроме одного - остаться с ними, одновременно инстинктом чувствуя, что это есть единственный шанс спасти их.
Откровенно говоря, готовность так поступить не была сиюминутной. Она только лишь выразила в данный момент выработанное с детства моё моральное кредо – идти в случае необходимости на самопожертвование. Выход из страшной ситуации меня самого поразил своей простотой, хотя и скрывал в себе большой риск и опасность.
Охваченный этой идей, я отрешился от всего. Продолжая выслушивать людей, я их уже почти их не слышал, никого не успокаивал, не обнадёживал, так как был уверен в главном – в их освобождении.
Закончив обход, делегация стала собираться в обратный путь, так ни о чём не договорившись с Басаевым.
Заметив, что я не собираюсь уходить, кто-то из нашей делегации спросил меня, почему не ухожу со всеми.
«Потому что остаюсь» - ответил я. «Передайте моё решение в штаб и скажите, что им теперь придётся стрелять в депутата Госдумы. А, заодно, и в Кашпировского».
Никто из моих спутников мне не возразил. Мы без слов попрощались и больше не виделись. Только потом, спустя почти год, несколько раз встречались в Москве с Хумитом, одним из них.
Наедине с Басаевым и его боевиками
Вместе с Басаевым мы снова вернулись в ординаторскую. Туда же пришло ещё несколько боевиков. Вначале говорили на общие темы, практически ни о чём. Так тянулось довольно долго. В ординаторской повсюду валялось много оружия. Оно было очень легко доступно. Первоначальное восприятие этой доступности очевидно проявилось в моём взгляде, который сразу был перехвачен, едва я только посмотрел на лежащие в полушаге от меня автоматы. Наверное, у каждого мужчины на моём месте, мелькали бы шальные мысли... Боевики, словно угадывая их, сдержанно наблюдали за каждым моим движением.
«Всё же не доверяют» – думал я...
Находясь рядом с Шамилем Басаевым, я принял тактику ничего ему не навязывать и не просить. Спросил только, зачем он со своей командой косил людей из автоматов, идя по городу Будённовску.
Он наотрез отказался от этого, сказав, что это действовала какая-то параллельная группа, но только не он и не его люди.
Я не поверил ему, но возражать не стал.
Потом спросил его, зачем он воюет. И не боится ли умереть.
Насчёт смерти он ответил, что умереть не боится. Это меня особенно заинтересовало. Пытаясь докопаться до истины, я как только мог, зондировал его провокационными вопросами.
В конечном итоге, всё же уловил, что умирать он не хочет. Но уловил и другое, что страха уйти из жизни он также не испытывает. Такое же фанатичное настроение было у всех остальных террористов, кто присутствовал при нашем общении.
По поводу своих действий Басаев ответил, что совершает их, будучи не согласен с существующим режимом, а поэтому хотел бы отделить Чечню от России, чтобы защитить чеченский народ от «издевательств русских».
Тут я ему возразил, сказав, что знаю немало примеров обратного характера, и что отделение Чечни от России не произойдёт никогда.
Спросил Басаева и о том, зачем он так жестоко поступил с захваченными им пятью лётчиками, дав команду расстрелять их.
Он сказал, что сделал это по двум причинам – за бомбёжки Чечни и за то, что журналисты с пренебрежением отнеслись к его приглашению посетить больницу.
Пообещав придти, они стали очень затягивать свой визит, несмотря на предупреждение, что в случае нарушения обещания, он расстреляет 5 человек.
Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, кто так безответственно дал приказ не пускать журналистов к Басаеву, тем самым, предоставив ему возможность исполнить свою страшную угрозу.
Конечно, журналисты после этого быстро появились, но это было уже слишком поздно. Кровавая расправа Басаева над лётчиками безвозвратно свершилась. И в этом была их косвенная, а может даже, и прямая вина. Появились они, как это всегда бывает в случае разных трагедий, с удвоенным журналистским любопытством, чтобы посмаковать новую сенсацию и растрезвонить о ней на весь мир. Были ли только при этом у них в сердцах боль и сострадание? Об этом судить не берусь.
Затем, меняя тему, спросил, почему он не принял В.В.Жириновского.
На этот вопрос Басаев дал неожиданный ответ: «Да его бы отсюда вынесли ногами вперёд».
Такое отношение к Владимиру Вольфовичу, которому я симпатизировал и которого хорошо знал, мне было очень неприятно. Я попытался переубедить Басаева и рассказал ему о Владимире Вольфовиче много такого, что должно было бы переубедить его. Но он больше ничего о В.Жириновском не сказал.
Больше всего Басаев говорил о том, что хотел бы организовать Всероссийский референдум и узнать, что скажет народ России о варианте отсоединения Чечни от России. Если народ будет против этого, то он сложит оружие. Надо сказать, что в кое-каких вопросах я с ним соглашался. А в некоторых делал только вид, что соглашаюсь. Видел, что этим всё больше и больше располагаю его к себе.
Тем временем часто приходилось прерывать беседу и звонить в штаб. В основном, я разговаривал со С.Степашиным, к которому проникся большой симпатией. С ним, очень интеллигентным и тонким человеком, было легко и приятно говорить.
То и дело в ординаторскую прорывались звонки жителей города. Правда, связь была неустойчивой, удавалось говорить всего несколько секунд. Было ясно, что мои разговоры кто-то преднамеренно прерывает.
И всё же через людей, которые звонили в больницу, мне удалось передать номер телефона больницы моей двоюродной сестре, тоже работавшей в Думе. Она сумела дозвониться ко мне, и я дал ей задание выйти на Америку, чтобы через моего знакомого, работающего в ООН, донести информацию о сложившейся ситуации до сведения мировой общественности. Это было страховкой от непредвиденных действий, которые могли начаться по приказу штаба. Разумеется, все эти разговоры спецслужбы фиксировали и передавали в вышестоящие инстанции. Но как раз на это я больше всего и рассчитывал.
Боевики, привыкнув ко мне, вели себя спокойно, с любопытством рассматривали меня, расспрашивали о моей жизни, о моём деле. Кое-кто, расслабившись, стал даже шутить. Но тут Басаев сразу же напомнил им, что они не на свадьбе и что шуткам сейчас не время.
Слушали они его беспрекословно.
Переломный момент
Вечерело, из-за отсутствия электрического освещения в ординаторской стало сумрачно. Мы уже достаточно наговорились с Басаевым, затронув разные житейские темы, и во многом нашли общие точки соприкосновения. Никакого напряжения в нашем общении не было, чувствовалась лёгкость и взаимное расположение.
«Со мной никто ещё так не разговаривал» - благодарно подвёл итог нашей беседе Басаев.
А спустя ещё какое - то время, он предложил мне отдать заложников. Именно этого исхода я ждал, чувствуя, что он всё больше созревает поступить именно так.
«Забирайте их», - сказал он мне, махнув рукой с каким-то уставшим и безразличным видом. «Отдаю всех до одного».
Не буду скрывать, что даже при всех моих ожиданиях, заявление Басаева всё равно прозвучало для меня неожиданно.
«Отдаёшь?» - переспросил я его, ещё не совсем веря в такую удачную развязку сложной и, казалось бы, неразрешимой ситуации. И, не дожидаясь подтверждения сказанного им, поспешно добавил:
«Хорошо, беру. Только вот... условия...».
«Условия?» - он помедлил. Видно, его всё ещё мучили сомнения, но потом продолжил уверенно:
«Условий два – прекращение огня и стол переговоров».
«Ты же требовал десять?».
«Нет, два», - снова повторил он.
«Могу звонить в штаб?», спросил я, не выдавая радости и едва справляясь со своим выражением лица.
«Звоните».
Я немедленно набрал С.В.Степашина и коротко сказал ему:
«Басаев даёт добро. Условий всего два – прекращение огня и стол переговоров». Басаев стоял рядом, слушая наш разговор.
Я продолжал: «Свяжитесь с Черномырдиным и передайте ему эту информацию».
Сергей Вадимович, по-видимому, тоже обрадовался и ответил по-военному: «Есть!». С этого мгновения и закрутилась программа освобождения захваченных людей.
Сергей Вадимович вышел на В.Черномырдина. Позже председатель Госдумы И.Рыбкин, на заседании Думы скажет депутатам, что во время разговора С.Степашина с В.Черномырдиным он был рядом и слышал их разговор. Президента Б.Ельцина в стране не было. Все вопросы решал В.Черномырдин. Не прошло и часа, как из города позвонили и сообщили, что премьер-министр В.Черномырдин выступил по телевидению и сказал, что предложенные Басаевым условия принимаются, и что все заложники будут освобождены.
